ОПИУМ ДЛЯ НАРОДА! ОСТ-ИНДИЯ – НАШ!
Нидерланды за пределами городов похожи на похитителя, подкрадывающегося сзади с хлороформом в руке. Никакого подвоха не ощущается, но мерность ландшафта баюкает и скрывает расстояния: моргнул, а половина Голландии уже позади. И ладно бы за окном была вода, которой там действительно хватает с избытком, так ведь… Да, леди энд джентльмены, это Голландия, однако здесь надо бы сделать небольшую ремарку, пока за окном стелется дремотный пейзаж.
С Голландией необходимо разобраться, потому что не только в России все Нидерланды зачастую ошибочно именуются Голландией (точно так же у нас Соединенное Королевство называется Великобританией, а иногда и вовсе Англией). Как и нидерландский язык – голландским.
Впервые название «Голландия» упоминается в 866 году, как район вокруг Харлема. Правда, тогда ходило в народе два варианта: «Holtlant» и «Holtlandt» – произошедшие от старонемецкого «Holzland»: Земля лесов или, если желаете, Лихолесье – но со временем ленивые голландцы упростили его до «Holland». В начале двенадцатого века название распространилось уже на всю территорию провинции (бывшей до того районом Фризии), которая входила в Священную Римскую империю, став частью Германии. Непростые взаимоотношения между Германией и Францией привели к тому, что графство Голландия было грамотно отжато французами и с XV века вошло в состав Бургундских Нидерландов. Дальнейшие события, включая восьмидесятилетнюю войну, создание первой в истории человечества республики и постепенную потерю независимости, достаточно популярно излагались на уроках истории в школе, но всё это время Голландия оставалась единым графством. Пока не грянула Великая Французская революция. Вот французики-то и подкосили единство наших героев, разделив Голландию на несколько департаментов. Наполеон, правда, вернул единство (оставив за бортом независимость), создав Королевство Голландия с марионеточным правлением (в лице брата Бонапарта), но продержался недолго и Голландия вернулась в лоно графов Оранских, которые не смогли противостоять ни бельгийской революции (и признанию независимости Бельгии), ни отсоединению Люксембурга. В 1848 году Голландию порубали на два куска: Южную и Северную Голландию. Вот с середины XIX века они и начали развиваться самостоятельно, если и не разбежавшись со временем в разные стороны, то став ревностно относиться к успехам новообретенного соседа. Примечательно, что главные (крупнейшие) города Южной и Северной Голландии – Роттердам и Амстердам – не являются столицами своих регионов. И если выбор столицы Северной Голландии оправдан историей – Харлем, то почему столицей Южной Голландии выбрали Гаагу, не ответят сейчас и сами голландцы.
В общем, бывшие некогда единой Голландией, голландцы поделены на южан и северян, что привело к различиям не только географическим. Южная более ориентирована на развитие промышленности и прогрессивных социально-общественных течений. Для южан характерно большое количество разнообразных религиозных конфессий с преобладанием протестантов (самый высокий процент атеистов в Нидерландах – здесь же), не удивительно, что первым мэром-нехристианином в Нидерландах стал мэр Роттердама (ислам в Южной Голландии – третья по численности религия). Северяне отличаются более консервативными взглядами и традиционными устоями. Большинство населения – католики (протестантов в два раза меньше). Особенный упор в производстве делается на сельское хозяйство. Когда поезд переезжает в Северную Голландию, за окном сложно увидеть что-нибудь кроме полей и мельниц.
Не стоит, конечно же, считать северян эдакими твердолобыми консерваторами и луддитами. Они вполне способны на компромиссы и не отказываются от выгодных предложений современной науки и техники. Но глядя из окна поезда на это сельскохозяйственное снотворное, можно подумать, что для них даже ветряки уже сами по себе являются дерзким вызовом североголландскому традиционализму.
Всё, просыпайтесь! Амстердам – крупнейший город Северной Голландии, Мекка – для всех марихуанистов планеты, Волшебный фонарь – для всех эротоманов, Промисса терра – для велосипедистов, Вангогия – для искусствоведов и Божественный магнит – для всех туристов.
Центральный вокзал, конечно, красив, но вряд ли у произвольного туриста получится встать, опершись на рюкзаки-чемоданы, и расслабиться, наслаждаясь его красотами: сметут китайцы или собьют велосипедисты. Ничего страшного, построенный в конце девятнадцатого века вокзал имеет архитектурного брата, возведенного тем же архитектором – Питером Кёйперсом. Вот именно там и можно будет оценить мастерство Кёйперса по достоинству. Как называется здание, похожее на Центральный вокзал? Да это же Рейксмюсеум, самый главный музей Амстердама! Оставьте вокзал отъезжающим.
Но до музея надо еще добраться. Главная отличительная особенность Амстердама – толпы людей, постоянно перемещающихся из одного квартала в другой. От этих полчищ голова начинает кружиться через пять минут после приезда в Амстердам, а болеть – через полчаса. Спазган – ваш верный спутник в прогулках по Амстеру, приобретайте в сети городских аптек «Сбей градус».
По большому счету Амстердам превратился в декорацию. Очень сложно воспринимать его, как живущий своей собственной жизнью город – для этого придется покинуть центральную часть и рвануть куда-нибудь на окраины. Каждым своим домом, каждым каналом, каждым мостиком он, казалось бы, служит не жителям, а легионам туристов с селфи-палками и планшетами на изготовку.
Разумеется, это только первое, поверхностное впечатление, но это очень крепкое первое впечатление. Уже позже, пообвыкнув, начинаешь замечать неброские детали и скрытую за драпировкой непростую жизнь города, но поначалу чувствуешь себя статистом на театральной сцене. Рецепт лучшего выхода из такого шокирующего знакомства стар, как древнегреческие пьесы: юмор. Зажмурьтесь, улыбнитесь, распахните глаза, и тогда вы обязательно увидите хитрый прищур Амстердама, увидите, как он заговорщически подмигивает. Да, здесь вы всегда встретите того, кто вам подмигнет.
Путь до Рейксмюсеума слишком короток, чтобы можно было даже бегло познакомиться с Амстердамом, поэтому музей – первое детальное прикосновение к городу. Возможно, кто-то спросит, почему именно Рейксмюсеум, а не музей Ван Гога? Потому что…
Это действительно два самых популярных музея в Нидерландах, входящие в топ-50 мировых музеев и ведущие ожесточенную борьбу за посетителя. В нулевые первенство удерживал Ван Гог, но с 2011 года он начал замедлять ход в этой гонке и сейчас заметно уступает лидерство Рейксмюсеуму. Но дело не в количестве посетителей, а в их плотности. Рейкс в несколько раз больше по полезной площади, а оттого ходить по нему можно куда свободнее, что немаловажно при осмотре сокровищницы искусства. В музее Ван Гога посетителям приходится ощутить на собственной нежной кожице все прелести пищевой цепочки.
Но не эта причина главная. В отличие от Рейкса у музея Ван Гога есть великолепная альтернатива, но об этом позднее.
И третья причина вполне очевидна: Рейксмюсеум – универсальный музей, в котором можно без напряжения провести целый день.
Вообще-то в Рейксе тоже есть немного нашего дорогого Винсента.
Вот только смотреть его не очень удобно: посетители, заметив знакомые мазки, липнут к ним, надеясь увековечить для семейного альбома кусочек вечности. Ребята! Не делайте этого, потому что, вернувшись из путешествия, вы обнаружите, что никто из гостей не бросается рассматривать гениальное цветовое решение или экспрессивную манеру художника – они уже видели эту картину и не один раз. И да, они без снимка верят, что вы стояли рядом с ней.
Почему же фотографирую картины я? Вот точно не для семейного альбома. Подавляющее большинство картин сфотографировано мною, чтобы потом вспомнить их. Можно было бы, конечно, фотографировать таблички, а потом по ним вытягивать из интернета изображения. Но, во-первых, это неудобно и приводит к бесполезной трате времени, а во-вторых, не для всех картин можно вообще найти оцифрованное изображение. В общем, если вы хотите создать для себя фотогалерею картин, которые хочется запомнить на будущее – вынимайте свои камеры, наводите объективы, и Бог цветопередачи вам в помощь.
Я навожу объектив на людей, стоящих перед мужиком в шляпе, щелкаю и через секунду забываю об этом. Пять минут и один зал спустя меня настигает напоминание в виде крупногабаритного мужчины в форме и с рацией на боевом боку. Он подходит ко мне и с помощью ужимок заставляет обратить внимание на себя. Хорошо, обращаю. И спрашиваю, что ему от меня надо. А надо ему показать сделанные снимки. Вы что, друзья-охранники, совсем оборзели?! Здесь уже и сфотографировать ничего нельзя, что ли?! Это вам, милые амстердамцы, не Москва, где всякий неандерталец с дубиной может двинуть тебе по чайнику или разбить камеру, я обращусь в кнессет, напишу в бундестаг и пожалуюсь в эдускунту! Охранник игнорирует незнакомые слова и снова просит показать сделанные снимки, объясняя, что картины фотографировать можно, охранников и систему безопасности – нельзя. Братуха, ну так бы сразу и сказал! У нас в «Спартаке» тоже голландец играет (не нидерландец же)! Я ведь только посетителей перед картиной сфотографировал, а ваши секретные дела мне до вспышки. Вот! Открываю дисплей и показываю все последние кадры. На всякий случай добавляю, что ради дружбы между народами готов удалить последние пять снимков, чем по какой-то причине пугаю служивого. Он начинает размахивать руками, активно заверять меня в своих самых честных намерениях, подчеркивает несколько раз, что ничего удалять не надо, и на всякий случай добавляет, что может взять мою камеру и сам сделать пару-тройку снимков туристов китайского производства для полноты обзора. От последнего предложения я великодушно отказываюсь, и мы расходимся по разным углам зала весьма довольные друг другом. Вот с другого угла и начался для меня Рейксмюсеум.
На меня с осуждением смотрел чувак с разбитым носом, весьма напоминающий Фёдора Чистякова из группы НОЛЬ. Оказалось, что Ян Питер Вет изобразил известного нидерландского поэта Альберта Вервея в тот самый неловкий момент, когда Муза ушла пить джин к соседу. Сразу видно, что Вет – выходец из либеральной семьи.
Что мне с того, есть ли ясность у формы,
Техника так ли была хороша.
Здесь на холсте чудеса, а не нормы,
Глядя на них, холодеет душа.
(«Художник (Кандинскому)» А.Вервей)
«Портрет Альберта Вервея» (1885), Ян Вет (1864-1925)
Уиллем Витзен был типичным мажором из знатной семьи, что и позволило ему не стоять смену за токарным станком, а сидеть на стульчике с карандашом или кисточкой. Уиллем был не только знатным рисовальщиком, но еще писателем, виолончелистом, шахматистом и фотографом. Последняя ипостась наложила отпечаток и на его картины, иначе сложно объяснить откровенно фотографический характер выставленного в Рейксе полотна. Еще у него было два брака, первый из которых принес ему трех детей, а второй – дочку владельца пивоваренного завода в качестве жены, но эти достижения Уиллема прямого отношения к творчеству не имеют.
«Дом на Портовой улице, Дордрехт» (1900), Уиллем Витзен (1860-1923)
Еще одна выдающаяся, с точки зрения начинающего фотографа, картина принадлежит перу королевы голландской живописи – Терезе Шварц. Девочка родилась в семье художника, поэтому неудивительно, что её первым учителем был папа. В итоге юная леди доросла до специального женского класса в Академии изящных искусств Амстердама. Злые языки приписывают её успех дьявольской деловой хватке (Тереза очень быстро убедила несколько коронованных особ, что никакой мужчина не сможет перенести на холст всю сложность и хрупкость женской особы королевских кровей, и стала рисовать королеву Вильгельмину и прочую высшую аристократию). Да, деньги за свои картины Тереза умела получать, но это никак не отрицает её таланта и оригинального стиля, так что завистникам лучше было бы помолчать. Очень хороший наглядный пример выставлен в Рейксмюсеуме. Это портрет еще одной голландской художницы – Лиззи Ансинг. Всю свою жизнь Лиззи рисовала унылых и кривых тёток, а наиболее известна в качестве модели для Терезы Шварц. Ирония судьбы.
«Портрет Лиззи Ансинг в молодости» (1902), Тереза Шварц (1852-1918)
Как уже упоминалось выше, Рейкс – универсальный музей, в котором есть что посмотреть и помимо картин. Вряд ли частая женщина сумеет равнодушно пройти мимо бриллианта, входящего в число 200 самых знаменитых ограненных алмазов.
Этот камушек был найден в 1836 году и первое время висел на цепи вокруг шеи султана Панимбахана Адама ван Банджармасина (Южный Борнео). Не самый крупный из найденных, он все равно был достаточно представителен – 70 каратов – и отличался особенной чистотой. После смерти султана возникла неразбериха с наследством. Глядя на это безобразие Нидерланды решили, что теперь султанат Банджармасин должен стать колонией, а в качестве символа передачи верховной власти в руки нидерландской короны Алмаз Банджармасин становится государственной собственностью. Так в 1859 году алмаз переехал в Амстердам, где и был огранен до прямоугольной формы и 56 каратов. Теперь он не висел на шее туземца, а лежал под стеклом в Лейденском Королевском музее естественной истории. В конце XIX века музей в Лейдене, устав отбиваться от жуликов и воров, решил скинуть с баланса опасный экспонат. Бриллиант красиво огранили, придали товарный вид и поставили на аукцион. С этим камушком явно что-то не так – его никто не купил. Но музей Лейдена стоял насмерть: обратно не возьмем. Пришлось Рейксмюсеуму приютить камушек весом в 36 каратов у себя. Никто не хочет купить?
Как известно, Амстердам славился не только бриллиантами. Сложно сказать, поможет ли опыт предков российским парламентариям, например, но в конце XIX века в Нидерландах была запрещена частная торговля опиумом. Все тяготы наркодилерства взяло на себя государство, обеспечивая страждущих высококачественным товаром. Дополнительным гарантом качества служила надежная упаковка, представленная на витрине. Помогла ли кому-нибудь государственная монополия, сказать трудно, но попробовать намекнуть Яровой стоит.
Все эти брульянты и опиум для народа везли из Юго-восточной Азии под охраной боевых кораблей, дабы оградить высокоприбыльный товар от посягательств сомалийских пиратов. Отдельные виды корабельного вооружения представлены и в Рейксмюсеуме. Понятное дело, что военные пытались придать своему снаряжению устрашающий вид, чтобы по возможности отпугнуть бандюг без боя и траты боеприпасов (которые все равно списывали по прибытии, получая свою «дольку за хранение»), но мне вот интересно: кого мог испугать рваный башмак?
Но вернемся к картинам. В интересах пропаганды, терпеливо объясняющей голландцам, что «Ост-Индия – наш!», в колонии на гастроли регулярно направлялись известные певцы и музыканты (не менее известные по тем временам, чем Иосиф Кобзон, Юлия Чичерина или Александр Ф. Скляр). Нет, не совсем так. В Ост-Индию направлялись группы туристов и блогеров… Нет, совсем не так. Художники! Туда засылались известные художники, чтобы привлекательно изображать красоты земли индонезийской. В числе командированных был и молодой бельгиец Антуан Пайен. Антуану настолько понравилась экзотическая природа, что он отказался возвращаться и, начиная с 1816 года, 15 лет путешествовал по островам, рисуя, делая заметки, собирая птиц и насекомых (его коллекция крылатых сейчас находится в Музее естественной истории Турне), запасаясь впечатлениями. По возвращении на родину он до самой смерти будет рисовать эти диковинные пейзажи. Но тут надо бы капнуть капельку яда на кончик кисточки. Да, Великий почтовый маршрут, соединивший Восточную и Западную Яву, безусловно – уникальный памятник инженерного искусства: 1000-километровую дорогу построили всего лишь за год (и это в 1808 году, по непроходимым горам и джунглям!). Для сравнения дорогу до Красной поляны (длина – 48.2 километра) строили с 2009 года по ноябрь 2013-го. Да, это, конечно, здорово. Но искусствоведы Нидерландов не могут простить Антуану, что он романтизировал объект, во время строительства которого погибли тысячи рабочих, никак не отразив в пейзаже тяготы простого труженика. Вот чего они ожидали от Пайена? Что он дорисует к пейзажу что-то символичное, вроде «гром-и-молния»? Или усыплет дорогу черепами? Ох уж эти критики.
«Великий почтовый маршрут в районе Реджапола» (1828), Антуан Пайен (1792-1853)
Но если уж говорить о романтизации, то в те годы никто не мог сравниться с романтиком-пейзажистом Барендом Корнелисом Куккуком. Ах, эта туманная дымка на горизонте, ах эти заиндевелые деревья, ах этот первозданный снег. Куккук писал пейзажи для королей (в том числе и для Александра II), получал многочисленные награды и премии, в общем, был если не самым популярным живописцем, то среди первых – совершенно точно. Но вот что характерно: он не гнался за роскошью. В 1834 году Куккук переезжает в небольшой немецкий городок Клеве, откуда и совершает свои нечастые вылазки на пленэр или за медалями. Когда денег стало так много, что уже не существовало таких красок или кистей, которые не приобрел Баренд, поп-художник выстроил в Клеве Дворец искусства, который стоит и по сей день. Но при всех достоинствах Куккука мы все равно выбираем Лейтенса.
«Зимний пейзаж» (1835-1838), Баренд Корнелис Куккук (1803-1862)
Еще один любимец королей и прочей знати – Ян Адам Круземан. С королями, правда, первое время не ладилось, но после того, как он нарисовал по заказу одного амстердамского купца посмертный портрет Александра I, предназначенный в подарок великой княжне Анне Павловне, вышедшей замуж за кронпринца Виллема II, фишка-то и попёрла. С тех пор заказать портрет у Круземана стало не только модно, но и офигительно почетно. А Виллем II заказал портрет сразу же, как отрекся от престола его папаша и кронпринц автоматически стал королем. Всего Круземан нарисовал семь портретов Виллема II, но самый лучший – тот, что в Рейксмюсеуме. К своей стандартной фишке – ярко выраженное самодовольство позирующей модели – Ян добавил собаку и портрет заиграл. По своей сути – это лучшее изображение российской вертикали власти, где нидерландский монарх символизирует несменяемого президента РФ, а собака – всё российское чиновничество, начиная с депутатов и премьера и заканчивая поселковым головой. Достаточно посмотреть на выражение морды пса, как всё становится понятно. Пять баллов.
«Портрет Виллема II, короля Нидерландов» (1839), Ян Адам Круземан (1804-1862)
Любой разговор о монархах без Наполеона не имеет никакого смысла. Но если честно, то портрет Наполеона в Рейксмюсеуме излишне помпезный, пафосный, чванливый и попросту дурацкий. Ну а что вы хотели от придворного художника императорского двора, барона, чувака с запасом имен «на зиму» – Франсуа Паскаль Симон Жерар?
«Портрет императора Наполеона I» (1805-1815), Франсуа Паскаль Симон Жерар (1770-1837)
Небольшой перерыв лучше всего сделать в тишине библиотеки. Библиотека Кёйперса – самая старая и самая большая (около 450 тысяч томов) библиотека Нидерландов по истории искусств. С XIX века её облик не менялся. Даже витая лестница осталась. Сюда пускают всех посетителей музея, но для того, чтобы получить книгу, необходимо записаться, что и делают в обязательном порядке местные искусствоведы и студенты.
Оригинальным ядром коллекции является история живописи, гравюр, рисунков, прикладного искусства и скульптуры в Западной Европе от средневековья до начала XX века. Особенная гордость – XIX век, по которому библиотека Кёйперса имеет самую богатую коллекцию в Европе. Другие ключевые области – история фотографии, иконография, каталоги коллекций, индийские миниатюры, китайская живопись и бронза, японские принты и скульптура из Южной/Юго-Восточной Азии. Библиотека владеет специальными коллекциями: старые аукционные и коллекционные каталоги, а также коллекции работ по архитектуре, фотографии, азиатскому искусству и бывшим художественным школам музея. Короче говоря, искусства здесь – море разливанное, которое невозможно не только перечесть, но даже пересмотреть. Хорошее место для отдыха с чашечкой кофе, рюмкой ликера и сигарой. Нет, сигара, пожалуй, – это лишнее слово (в библиотеке за 130 лет не было ни одного пожара!).
Казалось бы, художники должны в первую очередь теребить это богатство. Но практика показывает, что наибольшим спросом пользуется категория «Интерьеры», а учебники по рисованию с большим отставанием идут вторыми. Причины этой странности неизвестны, остается только гадать: то ли так влияет на посетителей окружающая обстановка XIX века, то ли нынешние люди искусства стали настолько практичны, то ли художники повымерли…
А может быть, это просто в природе голландцев. К такому выводу приходишь, когда попадаешь в зал кукольных комнат XIX века. О том, что будет в других залах – как-нибудь позже, в следующей главе.
